Беседует и задает вопросы эксклюзивно для Spot Мадина Рузматова. Отвечает Анастасия Ли.
От автора: Этого разговора я очень ждала, потому что сильно грустила, когда ТЧК закрыли. Безумные ходили слухи: что приехала группа спецназа, всех забрали в отделение, у владельцев серьезные проблемы. Потом ТЧК открылся и закрылся снова. Но вопросы остались.
Я изначально в этом формате вопросов задаю по минимуму, но к тебе у меня их много. Поэтому будут фразы, на которые ты можешь ответить или нет, но будут и открытые вопросы, которые, мне кажется, остались у всех, кто знаком с тобой и был в ТЧК. Ты первая девушка в рубрике, поэтому начнем с очень модной темы. Женщины в бизнесе факапят.
Все в бизнесе факапят. Женщины факапят столько же, сколько мужчины. Тебе длинно или коротко отвечать?
Честно.
Ну. Скажем так, я считаю, что это не зависит от пола. Быть феминисткой сейчас модно. Может быть. Я всеми силами пытаюсь отбрыкаться от вот этого «ярая феминистка».
Почему?
Потому что я за гендерное равенство. И я вижу много несправедливых вещей в отношении мужчин тоже. И права мужчин также нарушаются.
Были недавно ко мне вопросы вроде «Кого вы возьмете на работу, мужчину или женщину?». Честно говоря, мне наплевать. Если ты умеешь делать то, что мне нужно, работа — твоя.
Я не могу сказать, что «да, только потому что я хочу, чтобы женщин стало больше в мире, в правительстве, в образовании, в медицине, давайте двигать их вперед!» Это модно, но это вообще не круто. Я считаю, что, если женщина достойна, она добьется. Бороться нужно за свою «настоящесть».
Да, есть перекосы, возможно, эти идеи поддерживать женщин актуальны где-то в регионах, но, если говорить глобально, топить за права нет смысла. Если ты изначально не представляешь из себя ничего, будь ты хоть мужчиной, хоть женщиной, ничего не получится.
Ты не сталкивалась с какими-то сложностями, связанными только с тем, что ты — девушка?
Нет, не особо. С одной стороны, это, наверное, везение. С другой — это мой сознательный выбор, я жестко исключаю людей (подрядчиков, клиентов, друзей), которые относились бы предвзято к девушкам.
У меня были проблемы, связанные с языком. Я говорю на русском, и у меня были сложности, связанные с тем, что я не владею узбекским. Но не с тем, что я — девушка.
У тебя проблемы с самоидентификацией были когда-нибудь? По профессии, по личным каким-то убеждениям?
Я не тот человек, который сидит и рефлексирует на эту тему. Времени нет. Я считаю, что мы живем в то время, когда в тебе может быть столько всего намешано, что нет смысла как-то это идентифицировать.
Был период, когда я растеряла ориентиры. Не знала, чего я хочу, куда идти дальше. Как раз после скандального закрытия ТЧК.
Важно в этой ситуации с собой договориться. Мне помогла Райх-терапия. Не буду про нее долго рассказывать. В общем, неважно, как ты себя идентифицируешь. Важно себе не врать. И тогда ты точно поймешь, что есть ты, а что нет.
Когда я из «ресторатора» ушла в «продюсеры», у меня было столько к себе вопросов. «А я точно продюсер?», «Мы вот делаем вроде что-то, а вдруг это неправильно?», «Вот я продюсер, а вдруг придет настоящий профи и скажет, что я всё делаю не так?»
С этим нужно внутри себя разбираться, вопросы неудобные себе задавать. У нас с роликом «Навруз» для Samarqand Darvoza вышел потрясный кейс. Он столько наград собрал. Как думаешь, почему? Ролик для Beeline же тоже крутой?!
Да просто потому, что тогда перед нами вообще никаких рамок не стояло и мы «Навруз» сделали интуитивно. Этот ролик показал, куда двигаться. Мы сами этого не ожидали, и сейчас, я, конечно, понимаю, что на интуиции всё не построишь. Но это очень важно, делать что-то в кайф. Отдача будет.
Давай к твоему самому громкому факапу. Ты его вот даже сама назвала. ТЧК, первый в Ташкенте коворкинг-центр, закрыли…
Да. Два раза.
Фото: из архива компании
Ходили слухи, что ТЧК закрыли правоохранительные органы. «Маски-шоу» к вам приехали, люди в черном, страшно всё…
Нет, никаких групп захвата не было, всё прошло спокойно. Но в первый раз действительно закрыли органы. Мы проработали восемь-девять месяцев с первого запуска, и настал период выборов президента, и тогда, да, это было вмешательство людей в форме, которым просто было неясно, что мы делаем.
Мы собираем людей, при этом не продаем алкоголь, не устраиваем шоу, но зачем-то все приходят. Конечно, на тот момент им было по понятным причинам странно видеть нас.
Это сейчас делаешь пост на Facebook, и люди приходят, никто никого не трогает. К сожалению, при прошлой власти не было практики диалога. Нас могли позвать и просто попросить объяснить, что мы делаем, как и почему. Закрыть оказалось легче. ТЧК закрыли.
По законной причине?
Нет. По абсолютно бредовой. К тому же шитой белыми нитками. К нам коворкеры (люди, которые арендуют место для работы в коворкинг-центре) приходили со своей едой. Она хранилась в холодильнике, и у нас стояли микроволновки.
Как раз в холодильнике каким-то образом нашли армянскую капусту, в которой затем обнаружат какую-то страшную кишечную палочку, которая якобы могла практически убить. Капусту принес кто-то из коворкеров, я даже не знаю, кто это был.
Капуста не моя. Коворкинг — мой. Так на меня завели дело, которое потом превратилось в уголовное…
Фото: из архива компании
Ты попыталась объяснить как-то ситуацию?
Я два месяца ходила по прокуратурам разных районов и пыталась какой-то здравый смысл в этой ситуации найти. Надо мной смеялись, даже когда я пыталась объяснить, что к чему, и что не продавала я людям никакой капусты, не моя она и что такое вообще коворкинг. Диалога не было вообще.
Тем не менее, ты открываешь ТЧК снова, как общепит.
Да, причем мы никогда не хотели становиться рестораторами, но пошли на это, чтобы вопросы к нам отпали. Мы поставили алкоголь, у нас стали собираться шумные компании. Рейды закончились. Но началась новая паранойя, начали забирать людей в РОВД после 23:00.
Я понимаю, что на тот момент это было просто общей мерой безопасности какой-то, но ситуации разворачивались порой странно. Наших официантов забирали каждую ночь в автозаке, когда они ходили выбрасывать мусор. Они на мусорку с паспортом ходили, украдкой. И это перестало быть весело.
Фото: из архива компании
Защититься от этого было невозможно.
Наверное, те, кто был к этому готов, выстояли. Мой огромный респект рестораторам, которые смогли это без потерь преодолеть. Нам даже морально сложно было это пережить. Я уже не говорю о потерянных деньгах…
Вы потом пытались еще какие-то проекты запустить: «Ланчбокс» (сервис по доставке обедов в офисы), «Сам себе повар» (сервис до доставке наборов для домашнего приготовления еды). И они тоже провалились?
Мы пытались, да, больше в дневную занятость уходить, потому что элементарно не могли работать в режиме постоянного стресса с тем, что надо гостей в 10 вечера выгонять.
К тому же у меня были обязательства перед инвесторами. По этой причине мы всячески пытались что-то с ТЧК придумать, чтобы он жил.
«Ланчбокс» потом, после закрытия ТЧК, еще какое-то время просуществовал же. Отбивали инвестиции? Вы его вроде продали другому владельцу.
Нет, не продали, отдали. Это был классный проект, мы его с душой делали. Поэтому, когда на нас вышел Умид (Мирзаахмедов, ресторатор, владелец сети кофеен Bruno на момент передачи проекта), мы решили, что у него получится этот проект продолжить развивать.
Но в итоге он всё равно закрылся.
Да, потому что недостаточно было просто вкусно готовить. Там другая бизнес-модель нужна была.
Окей. Ты можешь сказать, что ТЧК открылся просто не вовремя?
С одной стороны — да. Сейчас было бы точно проще его запускать. Но! На тот момент мне нужен был этот проект. Я вернулась в Узбекистан после долгого отсутствия, семь лет меня не было, и очень не хотелось работать «на дядю».
Возможно, ТЧК — это бизнес-факап, потому что мы не смогли его развить, чтобы он до сегодня работал. Но для меня именно ТЧК стал тем фундаментом, благодаря которому есть Анастасия Ли, с который ты сейчас разговариваешь.
А давай у Алишера тоже спросим? (к беседе присоединяется Алишер Сейтниязов, совладелец ТЧК, сейчас — бизнес-партнер, кофаундер и режиссер продакшн-компании DBLA вместе с Анастасией).
Фото: Евгений Сорочин / Spot
Алишер: Он открылся не вовремя для рынка, но очень вовремя для нас. Для меня в том числе. Без ТЧК DBLA бы не появился.
Настя: Да!
Факап с ТЧК стоил тебе дорого.
Настя: Лично мне он стоил моего времени, усилий, нервов. Я на тот момент жестко обожглась, вложив все свои деньги в предыдущий проект, до ТЧК.
Что это был за проект?
Настя: Это был, как сейчас модно говорить, стартапчик. Тогда это было не так хайпово, но я вложилась в онлайн-продукт. Справочник по локациям, первые какие-то map и GPS-разработки в онлайне, много лет назад. Он успешно запустился тогда в Кыргызстане и Казахстане. В Узбекистане продукта не было, и мне пришла в голову идея его здесь запустить.
Вкладывать я начала с Кыргызстана, и тогда это казалось отличной инвестицией. Правда, я не учла, что не смогу вернуть ее, находясь в Ташкенте, и вообще как-то с продуктом работать, когда из-за моего возвращения сюда мне тупо закрыли доступ к базе и самому справочнику.
Как вообще это случилось в Ташкенте у тебя?
У меня был партнер, на нас вышла команда разработчиков и тот, кто это придумал там, и мы решили запускать это в Узбекистане. Продукт хорошо продавался, развивался и даже вошел тогда в топ-10 самых скачиваемых приложений в Узбекистане.
Нужно понимать, что ни Google, ни «Яндекс» тогда вообще даже не смотрели в сторону нашей страны. Проект стал интересен логистическим компаниям, бизнесу. Так я, кстати, с Алишером познакомилась.
Ты ему продукт что ли продавать пришла?
Алишер: Ага (смеется). У нее даже презентация была, картинки.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
Тот проект ты тоже, получается, закрыла.
Настя: Ну да. Потому что это перестало быть интересным. Я стала опять как будто работать на кого-то, а я этого изначально не хотела. Потом пришла идея с коворкингом. И я с картинками и новой презентацией пошла рассказывать идею Алишеру.
Алишер: смеется.
И все-таки, Насть, сколько стоили твои провалы?
Настя: Если мы говорим про ТЧК, около $200 тыс. Это общая сумма двух запусков. В закрытие тоже пришлось много вложить. Еще последние хвосты я из своих денег закрывала, это примерно еще $10 тыс.
Вот, наверное, лично мои деньги, которые я потеряла. Остальную часть вложил Алишер и второй наш партнер Бобир Акилханов (соучредитель хостинг-компании Billur.com, инвестор Plov.com, основатель KupiOtpusk и холдинговой компании Blockcrunch Capital).
Ну, давай Алишера спросим тогда. Чего тебе стоили ошибки Насти?
Алишер: Это были наши общие ошибки. Когда ты бизнес открываешь, риски же общие.
Неважно, кто вложил деньги, а кто труд, нервы, опыт. Потеряли, ок. Приобрели-то мы в итоге гораздо больше.
После истории с уголовным делом, судом из-за армянской капусты, вы приняли решение закрыть ТЧК.
Алишер: Я помню, что мне в голову пришла мысль, что мы пытаемся реанимировать труп. Этот проект уже не нужен был ни нам, ни рынку. И мы всё больше теряли.
Мы попытались, мы познакомили страну с понятием «коворкинг». Мы, в конце концов, органам объяснили, как это работает в итоге. Забавно слышать через пару лет на государственном уровне лозунги, что «в каждой области будет коворкинг».
Настя: Как минимум прокуратуре Мирабадского района слово коворкинг в тот год стало точно родным (вздыхает и смеется).
Фото: из архива компании
Если бы не было ТЧК, не было бы DBLA.
Настя: Абсолютно. DBLA причем не было бы не только потому, что ТЧК случился. Благодаря ТЧК сложилась наша пара. Без нее то, что происходит сейчас, точно бы не случилось.
Алишер: Мы получили не просто опыт, а друг друга. Ну ок, потратили $200 тыс. на это.
Настя: Сейчас нам, если честно, не хватает площадки в формате ТЧК, чтобы собирать творческих, креативных людей. Мы в любом случае будем делать какое-то пространство для экспериментов и объединения классных людей.
Я обычно, когда статьи пишу, не люблю об отношениях рассказывать, как-то это больше про «Дом-2» и глянец, наверное. Но вы же и бизнес-пара тоже, давай попробую спросить. Как получается совмещать личные отношения с общим бизнесом?
Настя: Мм, да это нормальная история на самом деле, когда такие истории случаются между режиссером и продюсером. Просто потому, что когда ты не в продакшне, тебе очень трудно будет понимать, где сутками пропадает любимый человек и почему он не с тобой в какие-то моменты.
Есть куча разных примеров, когда такие пары делали вместе классные вещи и оставались при этом офигенной парой. Плюс к этому, у нас разный склад мышления с Алишером.
Если мне нравится работать в операционной части, руководить процессом с точки зрения бизнеса и менеджмента, то у него есть свое видение творчества, реализации идей. И я в это вообще не лезу, потому что понимаю, что ему виднее.
Мы уже пять лет вместе, у нас, конечно, был период кризиса, по-моему, после трех лет. Это как раз было связано и с тем, что не стало ТЧК.
Ты удивишься, но после того как бизнес рухнул, мы реально запутались. Казалось, что мы как в фильмах, отыгрывали какую-то роль, и вот кино закончилось. Стало непонятно, а мы вместе были, потому что был ТЧК, или мы правда любим друг друга?
Алишер: Мы в итоге поняли, что бизнес — это скорее следствие наших отношений, партнерства, чем причина.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
Бизнес помогает отношениям.
Алишер, Настя: Да. Если это осознанный выбор. В нашем случае это так.
А ваши отношения бизнесу не мешают?
Настя: Когда мы чувствуем какие-то такие моменты, обычно берем брейк в офисе и отвлекаемся. На самом деле это не так сложно, как многим кажется со стороны.
Мы знаем, что мы делаем и для чего. Сейчас знаем. Я даже больше скажу, если мы решим отрасль поменять, мы, скорее всего, будем искать решение, где нам обоим будет интересно.
В ситуации, если вы решите расстаться, бизнес закроете?
Настя: Я не такой влюбчивый человек.
Алишер: Это, наверное, по моей части больше. Но здесь очень большое значение имеет то, что мы сами себе не врем. Никто в нашей паре уже не питает иллюзий ни на свой счет, ни друг о друге. Это, я думаю, поможет сохранить многое.
Однозначно, если мы решим расстаться, для бизнеса что-то изменится. Кто-то, скорее всего, уйдет.
Но мы стараемся строить такую компанию, которая сможет существовать вообще без нас обоих, неважно, будем мы парой или нет. Нас может вообще уже не существовать, а компания работать. Посмотри, Metro-Goldwyn-Mayer банкротилась, основателей нет в живых, а компания существует.
Настя: Конечно, это отразится на бизнесе. Даже если мы решим его сохранить, он видоизменится. Сейчас предпосылок к этому я не вижу.
Но если влюблюсь или пойму, что не хочу больше заниматься продюсированием кино, продакшном, я просто встану и уйду. Но сделаю так, что итоге появится DBLA в другой сфере.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
Закрывать ТЧК было морально сложно.
Настя: Мне — да. У меня было чувство вины жуткое. Мне казалось, что это я их втянула в эту историю, и я думала, что провалила не просто проект, а их надежды, ожидания. Это была трудная работа над собой.
Теперь я знаю, ответственность — на всех. И вложила я не меньше, чем ребята, которые потеряли деньги. Точно так же, как и они потеряли не меньше времени и сил.
Но в тот момент мне было тяжело. Январь, февраль, март 2017 года.
Ты мне в начале говорила, что были допросы, история с органами. Ты помнишь свои ощущения, когда на тебя по какой-то нелепой ошибке уголовное дело завели? Свои ощущения на допросах помнишь?
Настя: Я помню, что в тот период очень много людей от нас «отвалилось». Просто тупо перестали с нами общаться. Кто-то врал, что помочь хочет. Кто-то в открытую дистанцировался.
С 9 до 6 я сидела на этих допросах, где меня… не допрашивали. Ты сидишь там целый день и просто ждешь. Без телефона, без еды, воды. И без понимания, что будет дальше. Иногда по 10 часов сидишь.
Иногда тебя вызывают и в открытую смеются в лицо, потому что дело правда нелепое. В начале было очень страшно. Потом смешно, потому что даже те, кто вел это дело, ну правда не понимали, что происходит и как связана капуста с тем, что я там сижу.
Потом стало опять страшно. Уже когда делу дали ход, я поняла, что будет суд и я вряд ли что-то докажу, просто потому что меня не слушает никто. Стояла я в зале суда, когда озвучили решение, в этот момент было ужасающе неприятно. У меня потом нервы сдали, был срыв.
Суд признал тебя виновной, и тебе пришлось с этим как-то идти дальше.
Настя: Очень хорошо помню свои истерики. Меня реально признали виновной. В итоге я два года не могла занимать руководящие должности и полгода мне нужно было ходить отмечаться в отделение.
Помню, как приходила туда, а там вокруг меня алкаши, воры, убийцы, реальные уголовники. И я. Потом вышла амнистия, в том числе по моей статье. Я помню, как мне позвонили и сообщили об этом.
При нынешней власти это, конечно, сложно представить, да и тогда нам всё казалось какой-то злой шуткой.
Слушай, а почему только ты ходила туда сама? Алишер, где был ты?
Алишер: Каждый день я ходил с ней и ждал у дверей здания. В холод, жару. И, наверное, мне было где-то еще страшнее, чем Насте, потому что меня предавали в этот момент близкие, и я реально не понимал, как я могу ей помочь.
Насть, а есть какие-то люди, которые поддержали тебя?
Настя: Я на момент первого закрытия ТЧК была помолвлена. И как только начались проблемы, мне по Facebook Messenger сообщили, что помолвка аннулирована, и дали сколько-то времени вывезти вещи. Мой будущий супруг тогда мне написал: «Ты знаешь, мне в одну сторону, тебе — в другую».
Алишер: Это было в тот день, когда пришла группа представителей правоохранительных органов опечатывать ТЧК.
Настя: Реально. Мы сидели, кушали после того, как уже закрыли коворкинг в тот день, и мне прилетело то самое сообщение.
Но, конечно, были те, кто остался рядом. Во-первых, мама. Я очень ей благодарна, что, несмотря на то, что она обычно не понимала моих сумасшедших идей, когда это всё случилось, она нашла в себе силы поддержать меня. Это далось, конечно, сложно. Самое главное, что она не стала меня жалеть, осуждать.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
Друзей у меня особо на тот момент не было. Одна только подруга, Минора. Она тоже, к счастью, меня не жалела, а старалась отвлечь. Тем не менее, в какой-то момент у меня реально появилось ощущение, что я одна.
Было два серьезных нервных срыва, в первый раз — мне озвучили, что меня ждет, и потом, когда я вышла из зала суда. Алишер тогда очень меня поддержал, это я сейчас понимаю. Его же это коснулось сильнее, большое количество людей, его близких, отвалились.
А, вспомнила. Был у меня тоже один «друг» по бизнесу, я ему кое-что вела, он дистанцировался, да.
Почему ты не рассказывала никогда эту историю?
Алишер: Ну, во-первых, нас об этом никто так прямо не спрашивал.
Настя: И еще очень долго было вообще непонятно, что будет дальше.
Вот я общаюсь с тобой сейчас, и многие, думаю, со мной согласны, складывается четкое ощущение, что ты — очень сильная девушка. Ты — такая?
Слушай, ну в том смысле, в котором я это понимаю, для меня это крутой комплимент, правда. Но тут надо понимать, что для меня быть честной и быть собой — это не равно быть сильной.
Есть категория людей просто, которым я не нравлюсь, и они пытаются за спиной какие-то вещи обо мне говорить. Да, возможно, я сильная девушка, я за конкуренцию, здоровую гонку, борьбу (очень мне нравится Дейнерис Таргариен из «Игры престолов»), так это же классно!
Расскажи тогда о своих слабостях.
У меня жуткая просто слабость к желтому цвету и игрушечным овечкам. Туфли, обувь классная.
Нет, про настоящие слабости расскажи, про страхи свои какие-то.
Высоты боюсь. Панически. Ничего не могу с собой поделать. Причем боюсь в том случае, когда вокруг меня нет стен. То есть, например, в самолете мне не страшно.
Но если мне надо на здание какое-то без стен полезть, или вот мы в Грузии, Таиланде были, там много таких достопримечательностей на высоте. Это вот всё без меня, пожалуйста. Ничто, наверное, не заставит залезть. Я, кстати, поэтому хочу с парашютом прыгнуть.
Боюсь проснуться однажды и не увидеть солнечный свет. У меня атрофия зрительного нерва, и это может случиться в любой момент.
В каких ситуациях ты готова быть гибкой и как ты это делаешь?
В работе, когда я понимаю, зачем это и чего от меня хотят. Это дается сложно. Помогает спорт, мы на кикбоксинг ходим. Но гибкость не означает, что я готова с любым клиентом или еще кем-то, с кем некомфортно, в ущерб себе работать. Например, если с агентством или заказчиком не срабатываемся, мы проект делаем до конца и, как правило, больше потом не сотрудничаем.
Я не буду гибкой и никогда не буду терпеть, если меня просто тупо используют и не говорят мне честно об этом.
Но я, например, достаточно гибкая, чтобы заставить себя не материться на переговорах, хотя постоянно это делаю в жизни. Результат клиенту будет в любом случае обеспечен, мы спокойно относимся к ситуациям, которые требуют этой гибкости.
У вас сейчас в DBLA команда единомышленников.
Думаю, да. Но будет понятно, когда ребята подольше с нами поработают. Сейчас нет никого, кто в команде хотя бы год. Рано судить.
Твоя команда мечты, какая она?
Настя: Вот знаешь, бесит меня понятие это dream team. Какая она, наша команда мечты?
Алишер: Крутая!
Настя: Давай так. Мы сейчас решаем один очень важный условно конфликт, возникший в команде. Мы ее пытаемся разделить на креативный отдел и продакшн. Потому что это изначально две разные модели.
И, например, зная специфику работы с творческими людьми, я готова креативщикам давать больше свободы, график гибкий. В случае с продакшном там всё по секундам планируется. И такой подход изначально провальный.
Так вот, в идеале мы хотим разделить эти два направления и получить из этого эффективный механизм. Это тактика очень знаменитых крутых агентств, которую мы хотим поставить у себя.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
У меня ко всем героям моего цикла статей есть один общий вопрос. Он простой и банальный. Санжар Максудов, например, долго смеялся, когда я об этом спросила. Тем не менее. «Цена провала высока, но…»?
Настя (пауза): Опыт того стоит.
