Если говорить, что какой-то год стал в истории экономического развития Узбекистана переломным, то это 1996-й. Об этом первый заместитель председателя Сената Олий Мажлиса Садык Сафаев заявил в интервью проекту Alter Ego.
Он напомнил, что в начале 90-х был мощный всплеск (люди ощутили первую экономическую свободу, отменилась монополия социалистической собственности), но в ноябре 1996 года власти решили ограничить доступ к конвертации валюты.
Сенатор, говоря о последствиях, отметил, что из-за этого в итоге ужалась частная предпринимательская деятельность, а стране не удалось создать нормальную финансовую и банковскую систему.
Первое звено цепной реакции
Конвертация была ограничена постановлением Кабинета Министров №405 «О повышении эффективности использования централизованных валютных ресурсов для импорта потребительских товаров» от 19 ноября 1996 года.
Оно отменяло все патенты Центрального банка, дающие право конвертации юридическим и физическим лицам, а также вводило лицензии на конвертацию только для крупных супермаркетов, совместных предприятий или поставщиков «жизненно важных ресурсов».
Из отчета Международного валютного фонда следует, что это запустило цепную реакцию и на свет появились все те явления, которые потом просуществовали в Узбекистане много лет.
К примеру, уже в 1997 году появился режим разных обменных курсов, причем официальный был завышен — это делали для налогообложения экспортных секторов (в основном, производства хлопка и золота) для субсидирования импорта.
С того же года Узбекистан взял курс на протекционизм — власти ввели торговые ограничения, чтобы защитить отечественных производителей от внешней конкуренции, что привело к еще большему росту цен и, как следствие, обесцениваю сума.
Так, к примеру, если в 1997 году разница между «рыночным» курсом и официальным была 100%, то к 1999 году составляла уже 400%.
Следующим звеном стали искажения в статистике — в МВФ отмечали, что официальные данные имеют тенденцию занижать инфляцию и переоценивать рост реального ВВП. По их данным, инфляция в год составляла 25−30%, официальные цифры были намного ниже.
Вслед за этим были пересмотрены планы по приватизации, которая тогда проходила в три этапа. В рамках первого планировалось приватизировать малые предприятия, второго — создать приватизационные инвестиционные фонды, третьего — приватизировать крупные предприятия. Успешно завершился только первый — к 1995 году приватизировали 90% малых предприятий (второй этап как раз стартовал в 1996-м).
В последующие годы «эффект домино» только продолжился. Так, к примеру, с середины 1998 года, в ответ на растущее давление на платежный баланс, ЦБ начал сокращать доступ к иностранной валюте, ограничивая ее продажи банкам.
В то же время, продажи иностранной валюты банкам (через требование о возврате нецентрализованного экспорта) были сокращены. Из-за этого власти решили повысить требования об обязательной сдаче нецентрализованного экспорта с 30% до 50%.
«Неконвертируемость местной валюты и тяжелый деловой климат препятствовали притоку прямых иностранных инвестиций. Все эти факторы в сочетании с перекосами в банковской системе (ограничения на снятие наличных и отрицательные реальные процентные ставки) способствовали бегству капитала и ухудшению экономической ситуации», — отмечают в МВФ.
Датская жвачка
Садык Сафаев все в том же интервью Alter Ego отметил, что ограничения конвертации объясняли тем, что «страна не может тратить золотовалютные ресурсы на покупку жвачки».
По данным «Коммерсанта», эту фразу произнес первый президент Узбекистана Ислам Каримов на саммите президентов стран Центральной Азии, а жвачка, хоть и была обобщением, все же имела вполне реальную основу и была связана с историей Пола Яна — датского предпринимателя, основателя Jahn International.
Эта компания в первые годы независимости завозила в Узбекистан огромный ассортимент потребительских товаров — от конфет «Чупа-чупс» до игрушек Lego. Она также поставляла в страну жевательную резинку Dirol.
В 1996 году, когда ограничили конвертацию, многие компании лишились возможности перевести сумы в твердую валюту, а на конвертацию ввели наценку в 30%. Этот прием автоматически лишил Jahn International почти $1 млн.
Большая часть иностранных инвесторов предпочла тихо уйти с рынка, не апеллируя к судебным инстанциям и смирившись с потерей денег. Пол Ян решил побороться. Проконсультировавшись с адвокатами, он подал в суд, потребовав вернуть ему незаконно национализированные $865 тыс.
На процесс в Высшем хозяйственном суде прибыли сотрудники посольств Великобритании, ФРГ, Германии и США в Узбекистане. Были также представители МВФ, USAID, ряда зарубежных СМИ, аккредитованных в Ташкенте.
Все они до тонкостей знали перипетии дела и ждали решения в пользу Jahn International, но не дождались. Суд быстро установил, что документа, на основании которого установлен размер маржи при конвертации, в природе не существует, однако решение вынес не в пользу истца.
Представители западных стран сразу все поняли и сделали для себя выводы — так Узбекистан стал в глазах мирового сообщества токсичной страной, где права частной собственности и защиту инвестиций трактовали весьма своеобразно.
Компании начали отказываться от инвестиций в Узбекистан, а местные предприниматели — «собирать чемоданы». Так частный конфликт перестал быть частным, а банки, сэкономив для государства $865 тыс, лишили страну большой части западных кредитов.
Учитывая, что экономика страны начала жить практически целиком за счет этих самых кредитов, республика даже оказалась под угрозой дефолта.
В начале 2000-х годов власти, в рамках сотрудничества все с тем же МВФ, снова попытались провести валютную либерализацию, но сделать это в итоге удалось лишь в 2017 году, уже при президенте Шавкате Мирзиёеве.
Позднее МВФ назовет эту реформу ключевой основой для возрождения экономики Узбекистана.
